Подведены итоги конкурса творческих работ «60 лет Великой Победы», организаторами которого стали Департамент ОБДД МВД России, Фонд «ЧАДЭ» и газета «ДДД». В этом номере мы публикуем работы победителей и призеров конкурса.

 I место

Из воспоминаний моей бабушки -

Зинаиды Тимофеевны

Литвиновой

60 лет Победы - дата значительная и величественная. Это жизнь ни одного поколения, прожитая без войны. Уходят из жизни участники и свидетели тех страшных и героических лет. Их становится все меньше и меньше. Солдаты, офицеры, партизаны, подпольщики - многие из них так и не дожили до Победы. Но часто мы забываем о тех, чью жизнь война искалечила в самом начале, оставив горький отпечаток навсегда. Военные дети - те, кто из детства сразу шагнул во взрослую жизнь, малолетние старички, которые цеплялись за жизнь, оставшись без родителей. Они порой совершали подвиги под стать фронтовым.

Когда началась война, моя бабушка жила на Украине, под Полтавой. Ей не было 6 лет. Но детские воспоминания остались четкими и яркими. Вспоминать все очень тяжело и сложно, но она часто рассказывала мне о войне. Из этих рассказов я поняла, что война глазами ребенка во сто крат страшнее любого фильма или учебника истории...

«Я помню, как в одну минуту кончилось детство. Помню плач баб у сельсовета, быстрые сборы и проводы, скупые слезы. Мы, дети, тогда еще не понимали, что происходит. Впервые стало страшно, когда мы выбежали за околицу помахать рукой низко летевшим самолетам, из которых вдруг посыпались вниз черные точки. Когда вверх взметнулись фонтаны земли, и соседский мальчишка Василек, рыжий веснушчатый забияка, упал, нелепо раскинув руки, - тогда пришел страх, оцепенение и отчаяние.

Нас было у родителей трое - я, младший трехлетний Володя (Владимир Тимофеевич Билай, 1937 года рождения) и старший Николай (Николай Тимофеевич Билай, 1929 года рождения), которому только исполнилось 11. Мама, Елизавета Васильевна Билай, 1896 года рождения, тайком голодала, делила скудные запасы на троих. Угасла  она быстро, месяца через два после начала войны. Торопливые тихие похороны я помню смутно. Только запомнилась красивая кашемировая шаль, в которой проводили маму в последний путь, и так и не вырвавшийся наружу крик: «Почему?»

Младшенькому Володе я старалась заменить мать, насколько  хватало сил. Со старшим Колей мы пробирались ночью на колхозное поле, чтобы своровать десяток колосков пшеницы, за что неоднократно были биты сторожами. Выручала корова Зорька. Маленькими неумелыми ладошками шестилетняя доярка пыталась нацедить молока. Бедная Зорька страдала, но терпела, как будто понимая, что без нее не выжить...

Немцы пришли в Полуозерье днем, неожиданно, совсем не с той стороны, откуда ждали их появления. Они шли молча, веселые, сытые, тогда еще нарядные и самоуверенные, они топтали богатую украинскую землю и то, что оставалось у них за спиной, нам уже не принадлежало. Впереди ехали мотоциклисты.

Улицы деревеньки были пустыми, исчезли куда-то даже собаки и куры. Мы  наблюдали за дорогой сквозь узкую щелочку в ставнях. Мне показалось тогда, что немцы как немцы, и нет в них ничего страшного.

После обеда всех от мала до велика согнали к сельсовету, у крыльца которого топтался гордый дядька Иван Каленик с повязкой на рукаве. Сколько жизней он загубил, сколько горя принес людям, и ведь чуть было не остался безнаказанным. Я держала за ручонку хныкавшего Володю и ничего не понимала из того, что говорил высокий красивый офицер и его переводчик. Ясно все стало на следующий день, когда с рассветом немцы пошли по дворам.

Визжали свиньи. Натужно кудахтали куры, мычали коровы. Селяне пытались отбить скотину, но после того, как улыбающийся немец вытащил на дорогу за волосы бабу Параску и все с той же улыбкой прострелил ей ногу, люди заперлись в домах, чтобы не видеть происходящего. До последнего мига во мне жила надежда, что наш дом забудут, не заметят, обойдут стороной... Когда Зореньке набросили веревку на рога и потащили со двора, я не вытерпела и побежала за ней, догнала, уцепилась за хвост. Я что-то кричала... Грубый смех, удар начищенным сапогом в живот - больше не помню ничего. Теперь уже понимаю, что это спасло мне жизнь. Как маленький зверек, я готова была вцепиться в этот сапог и рвать, рвать в клочья. Ночью Зоренька пришла домой с обрывком веревки на рогах. Я плакала, уткнувшись в теплый бок, а корова шумно сопела, облизывая меня шершавым языком. Утром ее снова увели.

Корова упиралась, потом, будто смирившись, пошла, затем резко прыгнула в сторону, поддев рогами немца, и побежала к дому. Я засмеялась, протянув ей руку навстречу. Резкие звуки выстрелов, последний судорожный шаг - и Зорька свалилась на пыльную дорогу. Она лежала посередине улицы, и из широко открытых черных глаз ручьем текли слезы. Мне кажется, что в тот день я плакала так же, как в день маминых похорон...

Поздней осенью 43-го через Полуозерье гнали колонну пленных. Худые, обросшие, оборванные, они едва-едва передвигали ноги. В середине колонны произошло замешательство. Один из пленных, по-видимому, раненный упал и не мог подняться. Немцы разогнали тех, кто пытался ему помочь. Раздалась автоматная очередь, вскрик, пленные бросились на обочину дороги, к домам. Автоматчики выстрелами согнали всех к дороге.

 
Вечером отец (Тимофей Федорович Билай, 1894 года рождения) пошел в сарай за дровами и надолго пропал. Вернулся он не один, с кем-то тихо разговаривал за занавеской. Несколько дней после этого он куда-то уходил, прихватив с собой то кусок хлеба, то пару сваренных картофелин. Нам было страшно любопытно узнать, что происходит, но спросить мы не смели, не принято это было - в дела взрослых вмешиваться.

Что случилось, мы узнали гораздо позже, когда закончилась уже война. Где-то в 46-м или 47-м году к нам во двор зашел высокий подтянутый военный с маленьким чемоданчиком. Время было смутное, послевоенное, и у отца при виде гостя сердце защемило от дурного предчувствия. Но офицер  
 улыбнулся широко и спросил: «Не узнаешь, отец?»
                                      

Это был тот самый пленный летчик из Харькова, который бежал из колонны и несколько дней прятался у нас на чердаке сарая. Это его тогда подкармливал отец и ночью, отдав последние вещи, проводил к лесу. Страшно подумать, что бы с нами было, узнай об этом немцы. Военный открыл чемоданчик: «Прими, отец, благодарность». Я никогда больше в жизни не видела столько денег, огромных, розового цвета тридцатирублевых бумажек. Отец, конечно, не взял ничего, хотя эти деньги были нужны нам как воздух, ведь папа был очень болен, а возможности купить дорогое лекарство не было... Возьми он эти деньги - может быть, прожил бы немного больше. Но для него на первом месте стояли честь и совесть, а не жизнь. Помню, как спросила у папы, отчего он не взял хоть малую толику того, что принес офицер, и тогда отец сказал мне то, что я никогда не забуду: «Я спас его не ради денег, а ради его детей и ради вас...»

Но это было потом, а пока шла война. В селе не было радио, и мы не знали новостей. Однако по поведению немцев можно было догадаться, что дела у них на фронте идут не так гладко. Каждый день немцы в сопровождении все того же Ивана Каленика и полицаев обшаривали дворы, где взять уже было нечего.

Ушли фашисты так же неожиданно, как и пришли. Но какой ценой нам досталось освобождение! На мотоциклах немцы подъезжали к хатам и поливали все бензином. Полчаса - и вся деревня пылала, как один огромный жертвенный костер. Нашу хату подожгли изнутри, поэтому вынести почти ничего не удалось. Я успела схватить только вышитые мамой полотенца и сорочку, да ее синее кашемировое платье.

Пожар потушили только к вечеру, когда немцы ушли из села. У кого-то остались стены, у нас же сгорело все дотла.

Сентябрь 44-го был холодным и дождливым. Отец почти месяц копал землянку. Пытался хоть как-то обустроиться. А в ноябре он ушел на фронт. В землянке мы остались одни. Родичи набежали только затем, чтобы прибрать к рукам, что плохо лежало, да и отвернулись от нас. Оно и понятно - кому нужны были три лишних рта в голодное время.

Письма от отца приходили редко, да и те несколько строк на солдатских «треугольничках» сохранить не удалось.

Зима наступила лютая, морозы стояли до 40°. Скудные запасы подходили к концу. То, что отец успел припрятать   за огородом, нашли «добросердечные» соседи. Володя слабел на глазах. Я подолгу сидела возле него, когда он засыпал. До сих пор помню тоненькие голубые венки, пульсировавшие сквозь прозрачную кожицу на висках, худенькие ручонки, обнимавшие меня во сне. Я понимала тогда, что от меня зависит его жизнь.

Коля подался в Полтаву на заработки. Я нанималась к соседям - кому постирать, кому побелить (это в 9-то лет). Мне давали за это картофельные очистки, иногда луковицу или, что было счастьем необыкновенным, горсть пшеницы. Я наконец-то могла накормить Володю.

Весной вернулся домой отец. Его комиссовали после тяжелого ранения в живот. К моим заботам прибавилась еще одна. В то  время, как мои сверстники купались в реке или играли, мне приходилось и за мать, и за отца, вести хозяйство и искать, чем накормить моих мужиков.

Владимир Тимофеевич и  Зинаида Тимофеевна, 1947 год
 
 
 

Теплым майским днем я вместе с другими подростками разбирала поленницу дров возле сельского клуба. Женщины ушли в поле, а мужчин в селе вообще не осталось. Со стороны города на дороге показалась открытая машина, в которой сидели два военных в кожаных пальто. Это было большой редкостью для нашего села, и у меня сердце сжалось от страха. Хотя, что могло быть еще хуже того времени. Машина на секунду приостановилась у клуба. Один из военных приподнялся и громко сказал: «Дети, победа!» Мы сначала не поняли, что он сказал, потом начали переспрашивать друг друга, кричать что-то невообразимое и бессмысленное. Я бросилась домой, чтобы рассказать отцу. Мы плакали, обнявшись с ним, а Володя никак не мог понять - радуемся мы или горюем...»

Бабушка надолго умолкла, вспоминая что-то про себя. Она то улыбалась, то хмурила брови. Я знала продолжение истории потому, что слышала ее уже десятки раз. И про то, как отстроили новый дом, и про то, как объявился в селе через несколько лет Иван Каленик, и бабушкиными стараниями над ним состоялся суд, и про то, как бабушка стала в 12 лет лучшей дояркой в колхозе, и про многое другое.

Эти рассказы слушала и моя мама, и моя тетя, а я решила для своих потомков их записать и сохранить так же, как хранится и передается из поколения в поколение расшитая прабабушкой сорочка.

Зачем я это делаю? Ответ, по-моему, очевиден: чтобы помнили.

Работа Марии Сувориной,

ученицы 9 класса МОУ СОШ №1 г. Острогожска Воронежской обл.